Почувствовав, что внимание хозяина ослабло, золотистый кокер-спаниель рванул поводок из Котиных рук и полетел вперед, в манящее, воркующее, голубиное, звонким лаем взметнув его облаком вверх.
 — Флаш! Ко мне!
Оцепенение спало, всё снова зашумело, задвигалось. Люди заспешили дальше по своим делам, и Лита тоже пошла вперед, в шумящую птичим разноголосьем зелень парка.
Так или иначе, цветы нужно заменить на свежие, хорошо если будут тюльпаны, рядом с ними всё же легче дышится. Она прикрыла глаза и помассировала их кончиками пальцев, стараясь избавиться от саднящего пощипывания.
Несколько дней назад, Лита принесла домой букет красных тюльпанов, которые мгновенно распахнулись в кипящей солнцем гостиной, торопясь отдать всё, что у них есть: и неожиданно синие шестиконечные звезды, спрятанные в сердцевине, и их сияющие белые ореолы, и золотой медовый запах. Они напомнили ей людей, которые вдруг узнав, что вот сейчас, через минутку, умрут, поняли, что пожить так и не успели, и теперь безуспешно пытаются успеть то, что всегда откладывали.
Лита успокоила цветы, остудила их, бросив в вазу, где жалобно поскрипывали стебли, кубики льда. Каждый день подрезая их, меняя воду, она давала им время, чтобы они могли попрощаться с миром без спешки. Она видела, как постепенно синий из сердцевины проступал усталыми венами на алом; как, умирая, тюльпаны теряли свой цвет — их память о красном выцветала, и белые подтеки забвения всё шире расползались по иссыхающим лепесткам.
Сегодня утром, всматриваясь в беззащитно торчащие бледные пестики, даже не пытающиеся укрыться остатками высохших лепестков, Лита вдруг почувствовала, как острое осознание того, как сильно и она изменилась, проткнуло что-то внутри, и потекли, побежали по лицу обжигающие ручейки слез. Она вглядывалась и не узнавала себя в той уверенной, легкой, влюбленной в жизнь девушке, которая была всего на несколько лет моложе. Её утянуло на дно памяти чувство беспомощности, уродливо раздувшееся в бурлящем потоке, изливавшемся на неё из новостных каналов. Оно вытеснило, уменьшило все остальные чувства, убедило в том, что мир слишком ненадежен для планов, сделал её усталой и равнодушной.
Так или иначе, цветы нужно заменить на свежие, потому что они напоминают, что красота все ещё есть, что, вопреки всему, вокруг весна, что в конце концов только жизнь имеет значение.
Ветви развесистой смоковницы, усеянные напряженно набухшими почками, готовыми вот-вот, совсем скоро, взорваться нежными резными листьями, поймали Литу у цветочной лавки при входе в парк сетью теней.
Глаза припухшие, плакала недавно. Матфей Иванович внимательным старческим взглядом коснулся Литиного лица. Красивые глаза. Тоже, наверное, переживает девочка. Страшно ей, молоденькая совсем, не привыкла к тому, что смерть она всегда рядышком. Любого может прибрать. Уж скольких он похоронил, а всё же горько, когда вот так. Ведь все же люди, а такие дела творят. Горит, сгорает мир, страшно. Ужель, и правда, всадник вышел на коне огненно-красном? Старик тяжело вздохнул и горестно покачал головой.
 — Кора, детка, дай мне гвоздик красных.
— Как Вы, Матфей Иваныч? — Цветочница вытерла красные руки о передник и подошла к нему, — последние остались, как открылась, народ пошел, разобрали. Такой день…
 — Тяжелые времена, Кора, тяжелые, но на милость Его уповаем. Сердце давит с вечера, как увидел новости эти, — он снова вздохнул и покачал головой.
Лита отвела взгляд от цветов и увидела, как старик, согнувшийся под тяжестью времени, бережно взял гвоздики и медленно двинулся по траурной кипарисовой аллее к морю. Гвоздики — гвозди, а крест из кипариса, стоило ли умирать за нас? Неужели Он всё ещё любит, прощает даже тех, от чьих пулеметных очередей распускаются кровавые гвоздики? Сколько их расцветает прямо сейчас? Об этом не надо думать. Не надо. Только жизнь имеет значение. Она прикрыла глаза и глубоко вдохнула влажный цветочной запах.
Кора окинула усталым взглядом свое цветочное царство и вернулась к прилавку, окруженному облаками нарциссов цвета сливочного масла.

Подрезая ирисы, Кора поглядывала на девушку, аккуратно достающую из вазона разноцветные садовые тюльпаны, думая о том, как мало стало любви, раз женщины сами себе покупают цветы, о том, что весна в этом году ранняя и теплая, и крокусы у нее в саду взошли раньше времени.
 — Я возьму вот эти, тут тринадцать, упаковки не надо, — Лита робко улыбнулась, ей нравилась эта женщина, но было почему-то немного стыдно за то, что она покупает цветы без повода, не по случаю.
Уложив букет на сгиб локтя, как младенца, бережно придерживая влажные прохладные стебли, Лита пошла вглубь парка. Над головой ветер шелестел листвой; шуршал гравий под ногами; журчал вокруг переливчатый птичий гомон; звенели со всех сторон ликующие детские крики; жизнь на разные голоса декламировала: «Есть только — здесь, только — сейчас». Лита улыбалась ей, радуясь и серебряным бликам, рассыпаным перед ней по дорожке, и хрустящим разноцветным тюльпанам холодившим её руки, и мчавшейся на самокате ей навстречу улыбчивой девочке, громко выкрикивающей: «Весело! Весело! Весело!», когда вдруг хрупкая сфера беспечных звуков весеннего дня треснула от громкого хлопка, заставившего сердце на миг остановится.
Она встретилась с расширившимися от ужаса глазами женщины, обернувшей на звук, рот которой приоткрылся, как будто она собиралась закричать, но вместо этого прижала руку к груди и с облегчением выдохнула. Лита обернулась — на земле алели рваные останки того, что только что было воздушным шаром. Скорбно склонившийся над ними мальчик оглянулся по сторонам, решая, плакать ли, и, подхватив с земли прутик, с воинственным кличем помчался в атаку на качели.
Сделав несколько шагов вперед, Лита осела на скамейку и тихонько рассмеялась. «Под ярый снарядов вой!»; нужно просто стать бесстрашной, как в детстве; «Смело кидаясь в бой!»; тогда завтра восхищало, ведь в нем могло случится всё что угодно; пусть мы опоздали прожить обычную жизнь, пусть наступило новое время, странное время; пусть.
Ясмина посмотрела на профиль девушки, севшей рядом, и ей вдруг захотелось обнять, приласкать свою малышку. — Лале, дочка, иди сюда! — Она с нежностью смотрела, как её девочка неуклюже встала с травы, где что-то рассматривала и засеменила к ней. Курточку надо покупать новую, уже коротковата; зачем она растет, почему не останется такой как сейчас, счастливой от каждой мелочи, найденной в траве?
 — Цветочек, иди к маме, — Ясмина прижала дочку к груди и, уткнувшись носом в её макушку, вдохнула сладкий детский запах, — что это тут у тебя, сердце моё?
 — Нашла такие, синенькие, ами, на, — Лале с любопытством покосилась на сидевшую рядом тетю, порхнула взглядом на упругие разноцветные бутоны тюльпанов, которые напомнили ей конфеты, и шепотом спросила, — можно один тете дам? — Ясмина кивнула, и Лале робко дотронулась до незнакомой руки.
Открыв глаза, Лита увидела смущенно улыбавшуюся девочку в красной курточке с синим воротником, которая протягивала ей лесную фиалку.
 — Спасибо, малышка, — Лита улыбнулась и показала глазами на свои цветы, — какой тебе больше всего нравится? Красный? Держи, милая. — Лале просияла, взяла тюльпан и, застеснявшись, ткнулась маме в колени.
Лита поднесла крошечную фиалку к лицу и услышала её нежный едва уловимый запах. В нем был и жаркий летний день, и деловитое пчелиное жужжание в малиннике, и густой, зеленый дух нагретой на солнце травы, и приглушенный перестук падающих в облупленную металлическую миску ягод, их сладкий запах; её липкие от сока загорелые руки, усеянные тонкими, саднящими в воде царапинами; малина, присыпанная сверкающими крупинками сахара и залитая молоком — бабушкин ягодный суп, вкуснее которого ничего не было; а потом — пальцем собрать с теплой клеенки хрустальные крошки и облизнуть его.
Так или иначе, она не разучилась слышать.