Почувствовав, что внимание хозяина ослабло, золотистый кокер-спаниель рванул поводок из Котиных рук и полетел вперед, в манящее, воркующее, голубиное, звонким лаем взметнув его облаком вверх.
— Флаш! Ко мне!
Оцепенение спало, всё снова зашумело, задвигалось. Люди заспешили дальше по своим делам, и Лита тоже пошла вперед, в шумящую птичим разноголосьем зелень парка.
Так или иначе, цветы нужно заменить на свежие, хорошо если будут тюльпаны, рядом с ними всё же легче дышится. Она прикрыла глаза и помассировала их кончиками пальцев, стараясь избавиться от саднящего пощипывания.
Несколько дней назад, Лита принесла домой букет красных тюльпанов, которые мгновенно распахнулись в кипящей солнцем гостиной, торопясь отдать всё, что у них есть: и неожиданно синие шестиконечные звезды, спрятанные в сердцевине, и их сияющие белые ореолы, и золотой медовый запах. Они напомнили ей людей, которые вдруг узнав, что вот сейчас, через минутку, умрут, поняли, что пожить так и не успели, и теперь безуспешно пытаются успеть то, что всегда откладывали.
Лита успокоила цветы, остудила их, бросив в вазу, где жалобно поскрипывали стебли, кубики льда. Каждый день подрезая их, меняя воду, она давала им время, чтобы они могли попрощаться с миром без спешки. Она видела, как постепенно синий из сердцевины проступал усталыми венами на алом; как, умирая, тюльпаны теряли свой цвет — их память о красном выцветала, и белые подтеки забвения всё шире расползались по иссыхающим лепесткам.
Сегодня утром, всматриваясь в беззащитно торчащие бледные пестики, даже не пытающиеся укрыться остатками высохших лепестков, Лита вдруг почувствовала, как острое осознание того, как сильно и она изменилась, проткнуло что-то внутри, и потекли, побежали по лицу обжигающие ручейки слез. Она вглядывалась и не узнавала себя в той уверенной, легкой, влюбленной в жизнь девушке, которая была всего на несколько лет моложе. Её утянуло на дно памяти чувство беспомощности, уродливо раздувшееся в бурлящем потоке, изливавшемся на неё из новостных каналов. Оно вытеснило, уменьшило все остальные чувства, убедило в том, что мир слишком ненадежен для планов, сделал её усталой и равнодушной.
Так или иначе, цветы нужно заменить на свежие, потому что они напоминают, что красота все ещё есть, что, вопреки всему, вокруг весна, что в конце концов только жизнь имеет значение.
Ветви развесистой смоковницы, усеянные напряженно набухшими почками, готовыми вот-вот, совсем скоро, взорваться нежными резными листьями, поймали Литу у цветочной лавки при входе в парк сетью теней.
Глаза припухшие, плакала недавно. Матфей Иванович внимательным старческим взглядом коснулся Литиного лица. Красивые глаза. Тоже, наверное, переживает девочка. Страшно ей, молоденькая совсем, не привыкла к тому, что смерть она всегда рядышком. Любого может прибрать. Уж скольких он похоронил, а всё же горько, когда вот так. Ведь все же люди, а такие дела творят. Горит, сгорает мир, страшно. Ужель, и правда, всадник вышел на коне огненно-красном? Старик тяжело вздохнул и горестно покачал головой.
— Кора, детка, дай мне гвоздик красных.
— Как Вы, Матфей Иваныч? — Цветочница вытерла красные руки о передник и подошла к нему, — последние остались, как открылась, народ пошел, разобрали. Такой день…
— Тяжелые времена, Кора, тяжелые, но на милость Его уповаем. Сердце давит с вечера, как увидел новости эти, — он снова вздохнул и покачал головой.
Лита отвела взгляд от цветов и увидела, как старик, согнувшийся под тяжестью времени, бережно взял гвоздики и медленно двинулся по траурной кипарисовой аллее к морю. Гвоздики — гвозди, а крест из кипариса, стоило ли умирать за нас? Неужели Он всё ещё любит, прощает даже тех, от чьих пулеметных очередей распускаются кровавые гвоздики? Сколько их расцветает прямо сейчас? Об этом не надо думать. Не надо. Только жизнь имеет значение. Она прикрыла глаза и глубоко вдохнула влажный цветочной запах.
Кора окинула усталым взглядом свое цветочное царство и вернулась к прилавку, окруженному облаками нарциссов цвета сливочного масла.